- Шеф, - с грациозностью слона в цирке, да и характерным тяжелым постукиванием пяткой по двери, толкает её от себя, не дожидаясь даже приглашения, она тут уже установила свои порядки, за которые следует отрубить голову или лишить языка. Входит в кабинет спиной, таща в руках очередную кипу никому не нужных бумаг, но ей просто хочется, чтобы он почаще напрягался, а не потягивал виски через трубочку и обзывал её Катериной и требовал кофе. Все бывает, все случается, люди умирают, люди сменяют людей на рабочих местах, но только не МакФеар. Она сидела днями, а если надо было, то и ночами на рабочем стуле, протирала дырку в старых джинсах и материла каждого, кто попытается прорваться к шефу в кабинет без её на то одобрения или письменного согласия. Все слишком приторно и однообразно было, пока не притащила ему в кабинет кактус и не поставила на окно, написав на листке его фамилию и прицепив сверху. Это так, для тех кто не в теме, что Коулмана можно долго не поливать, но колется он уж слишком. И даже не переживала за то что выгонят с новой работы или что просто зарежут – ей-то терять нечего. А тут и ещё старая добрая история о том, как он был старше её, она была хороша, а утром собирая свои шмотки по его комнате, на ходу причесываясь и матерясь мысленно, убегала, в надежде что никто ничего не запомнит и даже более того – не попытается вспомнить. Она и сама обо всем почти забыла, только временами, когда этот дивный новый мир накрывала ночь своим покрывалом, навязчивые мысли о том, как чьи-то руки гуляли по плечам не давали покоя. Но и это легко растворялось в снотворном.
- Я вам работу принесла, - ещё и довольно так, роняя стопку макулатуры у него перед носом, легким движением руки отодвигая стакан в сторону, мол, выпил, а теперь за работу и протягивает ручку. – Ну, зима закончилась, самое время подводить итоги всего прошедшего. Смотрите на дату, расписываетесь и ставите печать. Нет, я конечно могла бы и сама это все сделать, - облокачиваясь на столешницу справа от Монро, скрещивая руки, - но я же не такая, - растягивая букву «а», мол я девочка законопослушная и добропорядочная. Так что не надо мне здесь подставы устраивать и заставлять ещё и подписи подделывать.
Пожимает плечами, забираясь на стол, скорее инстинктивно, нежели с каким-то желанием позлить или напротив, помочь расслабиться. Она не нанималась в проститутки, она тут честным трудом зарабатывает на жизнь и размышляет о том, как бы тебе подсыпать яду в вино. Задумчиво болтает ногами, пока ты расписываешься, говоришь что её давно пора выставить на улицу за такое поведение, что вполне разрешаешь и ей заниматься всей этой бумажной волокитой, на что и получаешь отказ. Можно, да только в договоре ты не указывал такого, а она бумажечки читает.
- Да ладно вам, шеф, - возмущается так, не громко, не шумно, скорее как-то по-доброму, будто ребенок не понимает простой истины и она объясняет ему снова и снова, - вот сюда вашу красивую витиеватую подпись, мистер Коулман, а вот сюда печать. Не сложно, правда? – тычет пальчиком в бумаги и снова отворачивается от него, размышляя о каких-то более насущных проблемах и методах. Цепляется взглядом за кактус-Коулмана и улыбается, мелочь, а приятно, что он не выкинул это забавное украшение. Пускай всякий сюда входящий готовится к самому худшему, что может с ним случиться. А хуже злого и не выспавшегося Монро нет ничего и никого. Разве что извержение Везувия, но то было в Италии и давно.
- А хотите, я вам расскажу историю о том, как недавно в кино ходила? – спрыгивает со стола и отходит к окну, все так же со скрещенными руками, все в тех же излюбленных джинсах и конверсах на босую ногу. – Там очень занимательная история, знаете ли. О любви, - незаметно посмотрит на него, может там что-то на лице мелькнет, как-то отреагирует, ан нет. Ему, кажется, все равно, ну да и ладно, - раб бегал и спасал свою возлюбленную девицу из знатного сословия. Все это на фоне извержения вулкана. Вот только, что меня больше всего позабавило, так тот факт, что в фильме очень неправдоподобно изображают смерть. Как-то они долго умирают все, не то что у вас, - захихикает, - ну и финал: они стоят, целуются, впервые за весь фильм и умирают. Хэппи энд.
Пожмет плечами, оборачиваясь к шефу. С грацией побитой кошки доползет до его стола, заглядывая в бумаги и тяжело вздыхая. Он что, издевается, когда не понимает что он подписывает? Или действительно чего-то не понимает? А Чарли стой рядом и объясняй, а для особо непонятливых ещё и пускай пальчиком тычет и рассказывает за что и почему. Тяжело вздыхает, убирая волосы в сторону, наклоняется немного ближе. Почему-то сразу забываются цифры и буквы, а перед глазами встает картина того вечера, когда оказалась зажатой между стеной и Монро. И тогда не пыталась сбежать, наоборот, просила не отпускать. Ну, по крайней мере до утра точно. А дальше она сама дорогу до дома найдет.
- Повторяю в последний раз или я пишу на вас докладную и требую отставки! – возмущенно. Нет, все-таки ему нравится над ней издеваться. Извращенец.

Она ведь так жаждет услышать насмешку в голосе и вместо похвалы или прибавки снова выслушивать, что все не так и она никуда не годится. Давай, скажи, что её давно пора уволить, а за манеру порой тыкать ему вообще можно аккуратно сложить в черный мешок и вывезти за город. Ей почему-то все равно, что ты сможешь убить, сможешь выбросить или продать товарищу в Мексику. Ты думаешь, она тут цепляется за теплое место и большие деньги? Ты думаешь, она такая же продажная, как и все те, кто были до и не умели держать языка за зубами? Серьёзно? Если так, то прости, Коулман, но ты болван. В таком возрасте, всякая девчонка ищет того, кому присягнет на верность и будет помогать. А учитывая опыт прошлых лет и историю о том, как она сидя на крыше и рыдая от безысходности боялась спрыгнуть, то наверное это полуподвальное помещение, танцовщицы на стойке и охрана стали ей новой семьей. Такой новой, странной, разношерстной, где среди муки и сахара можно найти некоторые вещества, которые отравляют реальность и оставляют на сознании разноцветные масляные пятна, переливающиеся всеми цветами радуги. Давай, обвини её в том, что она сумасшедшая, что она притащила кактус, что она не подделывает твою подпись в бумагах и вообще вся такая лишняя в спокойном и сонном ночном клубе, где ещё нет девочек в юбках и из охраны только Стив и парень, которому сказали охранять вход. Нет, где-то ещё конечно должно быть пара-тройка таких же шкафов, что Чарли мысленно содрогалась от мысли оказаться однажды прихлопнутой, но ей пока везло. Везло на знакомства, везло на то, что она не боясь за сохранность свою вставала из-за стола секретаря владельца ночного клуба и нахмурившись указывала всем на выход, ибо шеф не хочет никого видеть. А когда её не понимали, приходилось залезать на стол и угрожать битой.
Нет, ну а что? Обычная такая ситуация, когда ты спишь всего лишь три часа в день и пьешь кофе банками.
- Конечно специально, - уже злая, уже огрызаясь и хмурясь, оборачиваясь к Коулману. Она внезапно поняла, как же ей хочется его ударить битой. Так, чтобы он мгновенно отключился, откинулся на кресле на пол, а ей потом его тащить на собственному горбу куда-то в сторону кладбища, сворачивая по пути в захудалый отель и прикладывая ко лбу лед. А потом привязывать к батарее, начиная играть в плохой-хороший полицейский, угрожая ему в этот раз чем-то более легким, чем бита. Скорее всего стулом. Избиение собственного шефа, похищение человека, насильно держать в помещении… Интересно, и сколько ей дадут за это? Наверное ни сколько, ибо он освободится, похлопает ребят по плечу и лениво махнув в её сторону рукой попросит устранить неприятность. – Только уточните что именно, сэр.
Давай, выгони её, увольняй, делай что хочешь, ты ведь старше, ты ведь занимаешь более высокую должность, владеешь всем вокруг. И пистолет в столешнице держишь наверняка так, для памяти. Правда что ли, что ты раньше убивал людей на заказ? Правда что ты перебивался случайными заказами, отмывал руки от крови, не то что сейчас, когда она в 4 утра спит в кресле, а потом разбуженная шумом вскакивает с места и бежит на кухню за полотенцами и спиртом, оказывая первую медицинскую тем парням, что оказались не такими уж и фортовыми. А ты стоишь, усмехаешься. Конечно, тебе по статусу не следует пачкать руки, ты уже тут хозяин всего и всех, а вокруг тебя пускай суетятся, бегают. Признайся, тебе нравится появляться наверху и ловить на себе взгляды портовых кошек?
- «Разберись сама!» - передразнивает, резко забирая бумаги со стола, разбрасывая пару листов по полу, - конечно, я не глупая девочка! Я дура, правильно? – и готовая сейчас кого-нибудь ударить или просто испепелить взглядом шагает гневно к выходу, проклиная тебя и всех, кто был тебе дорог и близок до пятого колена. И только у двери замирает, будто вспомнила что-то такое важное, значимое, что не подождет до утра, но махнув рукой на все, уже открыла дверь чтобы уйти.
- Кстати, - оборачиваясь через плечо, - зачем оттягивать-то момент? Давайте, увольняйте. Вы же так и привыкли поступать, верно? Чуть что – уволена. Легко и просто, зато я не буду надоедать своим «мылом», бумажками и прочей мукулатурой.
Нет, на самом деле она ничего такого не хотела. Она даже не хотела уходить, не хотела психовать, не хотела злиться на пустом месте, но её просто будто током прошибло, когда он был так рядом. И это взбесило. Нет бы самому разбираться, не раздражать её, он сидит в своем кабинете, в своем кресле и требует от своей секретарши разбираться с бумагами его бизнеса. Бизнесмен тот ещё.
Падает в кресло, роняя стопку на стол и закрывая глаза. Пальцы к вискам, легкими движениями, чтобы не болела голова. Где чертова пачка сигарет, когда ты даже не куришь, а дикое желание именно сейчас закурить так навязчиво стучит в сознании. А ей нельзя ведь, она же теперь за спортивный образ жизни, бегает от собак и лазает через заборы.
И ещё докажи ей, что рваные джинсы и кеды не в моде. Для эпичного финала, киса.

А часы медленно, но верно отбивают твой ритм сердца. Такой через раз, когда пальцы в волосах, в спутанных, расчесанных часов, наверное, 10 назад, когда только собиралась куда-то весело и задорно перепрыгивая через лужи, размахивая рюкзаком направо и налево, в предвкушении нового дня и ожидания очередной глупой сказки. Всякий раз выходя из квартиры гладишь соседскую кошку, мечтая когда-нибудь завести свою, чтобы встречала на пороге, мяукала на всю квартиру и просила поесть, а ты, тратишь последние деньги на корм для домашнего любимца, забывая даже когда ела сама. Тебя, наверное, это все должно вымотать, но только уже настолько влилась в этот дикий поток ночной жизни, что организм не видит причин для паники и стресса, только активная жизненная позиция и бита под столом.
- Да, пожалуйста, ваше высочество, - ещё и подскочит со стула, отвесит реверанс, обязательно задев лбом столешницу, от чего звезды посыпались с потолка, а в голове запели весенние птицы, из центрального парка. Выгоняешь, мол, широким жестом, иди, отдохни. А она сразу и пойдет, и можешь даже не возвращаться, не искать. Она, считай, устроила тебе бойкот. Думаешь, если ты можешь кого-то пристрелить и, не моргнув и глазом, то она будет бояться или трястись при каждом упоминании? Ан-нет, у неё же чуть-чуть другое воспитание, когда бегала в секцию бокса и ей угрожали не так легко и непринужденно. А что до проблем и прочего – ей тоже все равно. Видишь ли, она тут трудится на благо страны, родины, тебя и твоего благополучия, а в ответ получает тонны недовольства и отгул на целых пять дней. Боишься нервного срыва? Истощения? Да она всякой даст фору, откладывая отдых в долгий ящик, лишь загнав себя до предела, до того момента, когда способна разрыдаться от того, что кошечка не подошла к ней, а отпрыгнула на пару метров и убежала. Тогда да, тогда ей не помешают выходные, желательно длительные, порядка двух недель, капельница в вену и покой. Она, возможно, провалится в сон, будет плакать, все так же, во сне, не понимая от чего и почему и звать кого-то на помощь, пока тело отца, а затем уже и матери опускают в парчовых тканях на дно ямы. И снова очнуться одной в белой палате, с капельницей в вене.
- А с ней ты тоже спал, да? – и вот тут-то её понесло, когда забыла где и с кем разговаривает. Это было точно лишним, она не хотела обидеть, поставить в неловкое положение или что-то сродни такому. Она просто страдала, она испугалась, а потом пыталась сделать вид, что все нормально и ничего не было. И сама даже не заметила, как загнала себя в темный угол, который скрывал её о проблем и несовершенств мира. Сейчас тот самый момент, когда надо забирать сумку и быстрее сваливать из полуподвального помещения, залитого оранжевым солнечным светом, что проникал через узкое окно наверху, рядом со шкафами. И было тяжело двигаться. Не от того, что её парализовал страх, не от того, что организм внезапно захотел отключиться от недостатка солнечного света, воды и переизбытка канцелярской пыли, нет. Она просто поняла, что красивее ещё никого не видела. Чем её шеф, на лицо которого и падали лучи того самого заходящего солнца. И, черт возьми, она в тот момент ненавидела больше всего себя. Не за то, что наговорила ерунды, не за то, что могла обидеть, не за то, что было тогда, у него в квартире, а за то, что она такая трусливая. Именно сейчас она…
Да ладно, что тут распинаться. Она действительно дура. Нет, не надеялась на долго и счастливо, не надеялась на то, что что-то изменится утром или днем. Но ведь в пять часов утра она и просыпалась с мыслью, а вдруг сегодня? Вдруг правда, все то, о чем мечтала тихо под одеялом, все то, что казалось прекрасным и безоблачным будущем станет однажды явью? Только девочкам её возраста свойственно ошибаться и заблуждаться в людях, особенно в таких тонких чувствах.
- Я пошла, ага. Провожать не обязательно, - уже обращаясь к охраннику. Ага, проводят. С ковровой дорожкой, фанфарами и бокалам шампанского, чтобы развезло от одного глотка и дошла бы она до ближайшей скамейки, а то и того хуже. Возьмет сумку и все той же походкой, как говорится «от бедра», на самом деле, она просто не умеет иначе ходить, единственное что, старается не косолапить, идет отсюда прочь, как нашкодивший ребенок, который только что из-за собственного баловства сломал новую игрушку и его отругали родители. И вроде окружающие не пострадали, но ему ведь теперь не с чем играть и тут он впервые в своей жизни, наверное, понимает, что такое стыд и обида. И она такая же, щурясь от солнечного света, не вдыхая полной грудью, шагает куда-то чуть вперед, размышляя в очередной раз о том, какая же она все-таки неправильная, сколько она натворила за какие-то 15 минут и все, чего хочется либо сдохнуть, либо хорошо порыдать на плече у близкого. Но отец с матерью уже давно не здесь, а более обращаться некуда. И сбежать бы от всех проблем, навалившихся грузом, что прислоняясь к каменной кладке здания лениво смотрит на куда-то спешащих прохожих. И снова это злость и обида накатывает горячей волной, от чего кровь стучит в висках, а кулаки непроизвольно сжимаются. Да кто он такой, что приказывать ей куда-то идти и что-то делать. Возвращается, громко хлопая дверью, показывая средний палец остальной охране, что пока ещё не получила приказа её не впускать, спускаясь по лестнице вниз, по коридору и налево, уже на автопилоте, все так же с выставленным средним пальцем, который тычет в лицо парню: «Изыди, у меня тут свое дело незаконченное. Не бойся, потом я свалю и больше не увидишь, понял?».
Но ведь конечно её никто не понял, разве что Коулман, которому хотелось если не выцарапать глаза, то хотя бы объяснить на пальцах, что такое весна в городе и что такое ненавистный запах цветов на улице и люди, гуляющие за ручку. У неё ещё один разговор остался не сегодня, прежде чем перевыполнит план общения с шефом.
- Скажи своему тупоголовому кретину, чтобы меня пропустил. Иначе я за себя не ручаюсь!
Нет, она всегда сначала делает, а потом думает.

Решил позлить? Показать что ты тут главный, швыряешь цветы на пол и утверждаешь, что именно она закатывает истерики? Но ведь она ещё даже ничего не разбила, никого не покалечила и не прогоняла на улицу. А ты тут бьешь посуду и запиваешь все алкоголем, будто ты один пострадавший, а остальные так, просто мимо пробегающие. И тебе, наверняка, одну так больно и трудно, что даже не соизволил спросить, как она себя чувствует и не устала ли, пока сегодня не снизошло озарение, и ты заметил, что она выглядит сродни бледным поганкам на окраинах лесов в Монтане. И её немного подрагивающие пальцы тебе ни о чем не говорят, и ты даже не знаешь, не догадываешься о том, что она порой горит изнутри от чего-то неведомого, что тушит литрами кофе и газировки. А ты пока пей свое пойло, может тебя сегодня все-таки отравят?
- Так великодушно, что ты мне все тут сам рассказал. Неужели без подробностей обойдешься? – закрывая за собой дверь и не оборачиваясь, сжимая кулаки до такой степени, что костяшки белеют, а ногти оставляют короткие полосы на внутренней стороне ладони. И ты, наверное, даже пытаешься вдохнуть и сразу выдохнуть, только не получается сквозь крепко сжатые зубы, когда нервы натянуты как тетива у лука и нужно всего лишь отпустить. А ты держишь, ещё немного оттягивая, будто даже садистски наслаждаясь тишиной, остротой взгляда, когда оборачивается и смотрит, с едва скрываемым раздражением. Коулман, давай сыграем в прятки? И тот, кто победит опускает проигравшего на колени и заставляет делать все, чего только пожелает его душа.
- Вот только не надо возвращаться к давно пройденному материалу, ок? – великодушным жестом отмахивается, будто её не интересуют грязные подробности того вечера и ночи, когда чувствовала себя в безопасности, когда не дергалась по мелочам и просто старалась раствориться где-то между начальником и его мягкой кроватью, настойчивый скрип которой был заглушен её горячим шепотом. А почему она убегала утром? Чтобы не прослыть шлюхой, хотя и удивилась, что ты и виду не подавал на работе, будто видел то, что у неё под майкой, будто не изучал её плечи и не проводил пальцами по спине, рисуя какие-то неведомые ей знаки. И она не думала об этом, пока не вызывал в кабинет, не думала, когда падала на старый диван в квартире на последнем этаже, быстро засыпая под действием снотворного, не думала, когда в редкий выходной сидела в одной из кофеен, потягивая через трубочку кофе и наблюдая за миром. Она думала об этом сидя в кабинете, разбирая бумаги, возвращаясь домой и просыпаясь утром, хотя списывала все на недосып и весеннее обострение. Ты хотел, чтобы она осталась с тобой тогда? Чтобы это именно она оказалась рядом, чтобы пряталась под одеяло и испуганно просила прощения за все что было? Чтобы она чувствовала себя ещё хуже, чем сейчас есть? Да ладно, можно рассуждать на тему почему и зачем ещё много и много часов, так и не находя объяснения поступкам друг друга.
А гнев тихо сменяется чем-то иным, страшным и безумно ужасным, будто она только что совершила аборт или убила новорожденного. И начала бы наверное задыхаться даже, если бы не остатки самообладания, хваленого, как говорится, что помогали ещё оставаться в состоянии думать и понимать. А уже затем, роняя сумку на пол, утыкается тебе в плечо, вдыхая запах алкоголя, от которого должно бы тошнить, только не получается, и где-то в перерыве между судорожными всхлипами, когда слезы уже сбегают по щекам, капая на твою рубашку тихо просит не оставлять её, ей ведь так одиноко и страшно. Нервно шепчет «Не оставляй, не прогоняй, умоляю», готовая упасть на колени и ещё столько же просить о прощении, когда хваленая гордость и собственные принципы оказались погребены под развалами нервной системы и в сознании реяли белые флаги, молящие так же о помощи и прощении. И не сможет ведь принять тот факт, если оттолкнешь и скажешь, что она не лучше прежних и что так глубоко заблуждался. У неё если не разобьется сердце, то хотя бы просто откажется дальше поддерживать жизнь и толкать в какие-то другие авантюры, вроде той, в которой оказались так близко и получили столько ударов кнутом, без всяких пряников и приятных бонусов в виде поощрения или конфетки.