Когда ты не знаешь, в чем смысл твоей жизни, ты просто откровенно над ней издеваешься. Ты смеешься до потери пульса, выпиваешь несколько бутылок крепкого алкоголя, от которого потом сотрясаешь кошмарными всхлипами ванную, ты готова даже резать вены, лишь бы понять — какого черта от тебя нужно этой суке-жизни? Ты не знаешь еще, что с собой сделать, балансируя на грани безумия и прикидываешь в голове, сколько тебе дадут за ещё одну сданную пачку крови? Ты посещаешь всевозможные мероприятия, растворяясь в толпе, задыхаясь от сигаретного дыма и запаха чужих тел. Тебе в таких случаях кажется — вот оно, ускользающее, но оно. Ты пытаешься поймать этот «смысл», но он убегает от тебя, ускользает, как вода сквозь пальцы, а ты сидишь у себя в квартире на полу, сотрясаемая сухими рыданиями и начинаешь проклинать всех богов этого мира.
Ты раскладываешь на кровати старые фотографии, пытаешься принять тот факт, что вот эти люди на картинках для тебя все, что ради них ты должна жить, нет, выживать. Что ты должна выйти замуж, родить детей, обеспечивать семью, завести собаку и стать полноценной ячейкой общества, но ты так и не научилась этому. Ты потеряла себя как личность ещё в том жарком июле, когда потеряла сестру. Вместе с ней в тебе умер здравый смысл, инстинкт самосохранения и что-то ещё, может быть частица души? Хотя откуда тебе знать, ты ведь взбалмошная, неудержимая, резкая и абсолютно неконтролируемая личность.
Ты просыпаешься рано утром, на самом рассвете, садишься на окно и начинаешь акварелью рисовать восходящее солнце, окутанное в утреннюю дымку из облаков и городского смрада. Ты путаешься в кистях и красках, твоё полотно постепенно приобретает очертания апокалиптического пейзажа, а вместо прозрачно-голубых и желтых, на бумаге появляются красные вкрапления не то краски, не то крови. Ты снова и снова выбрасываешь листы бумаги на улицу вниз и закрываешься в ванной, где в который раз стоишь на раковиной с кухонным ножом в руке, но никак не решишься на то, чтобы вскрыть себе вены и больше не мучиться кошмарами повседневной жизни. Ты слабая, слабовольная и слабохарактерная, Хоуп. Ты ничто.
Хоуп открывает глаза, резко поднимаясь из ванной, где последние полчаса рассказывала себе о том, что все будет именно так, что в двадцать три она однажды умрет, и на её могиле ещё спляшут многие и многие. Хоуп хочет не то рассмеяться, не то заплакать, но предпочитает закрыть в себе все те крамольные мысли, которые отравляют её ночи и разбивают счастливые мгновения как стекло. Хоуп забывает обо всем лишнем и падает в мягкие объятия кровати, где не обязательно помнить о чем-то плохом или хорошем, где простыни пахнут лавандой и вчерашним сексом, а в квартире витает аромат благовоний и кошачьего корма.
— Животное, — она ловит тонкими пальцами несносного Графа, прижимает его к себе и находит маленькое успокоение в мире. Сейчас на часах девять утра, а значит можно никуда не торопиться — везде, куда можно было, Хоуп опоздала, поэтому день можно было уже списать в утилизацию, а её саму выбросить на периферию жизни.
Хоуп умела отдыхать, умела радоваться жизни и веселиться, когда-то давно. В прошлом. Все что умела делать сейчас Хоуп — это делать вид, что все под контролем и что она справится. Справится со всем, в этом мире. Как говорилось тогда, ты сможешь? Ты сможешь все? И Хоуп могла, умела и практиковала. Она терпела боль, сжимала зубы до скрипа, но терпела. Она терпела, когда родители ругались друг с другом, терпела, когда ввязывалась в драку с ребятами из-за травки в школе, терпела когда над ней откровенно смеялись. Терпела, а потом глотала горстями таблетки-транквилизаторы, от которых приходов не наблюдается, зато общее действие сводится к состоянию овоща, когда сидишь на диване и часами смотришь в одну точку, не имея в голове даже намека на мыслительный процесс. У Хоуп были такие таблетки, на черный день или на крайний случай, но она любила садистски издеваться над собой и своим состоянием, благородно отодвигая спасительные препараты.
Около двенадцати дня Хоуп проснулась от звука сообщения на телефоне. Противный такой звук, который вырвал её из мягких и теплых объятий сна, по которым она так скучала. И все бы ничего, может быть, если бы Хоуп прочитав сообщение от оператора, насчет текущего баланса, убрала телефон, если бы не.
Если бы сообщение не пришло Хоуп от самой себя. Точнее, с её предыдущего номера, который Хоуп потеряла вместе с телефоном некоторое время назад.
«Если не хочешь, чтобы эта запись попала полиции, приходи по этому адресу. Одна.»
И далее следует вложение, в котором отчетливо слышно как тот, чье имя Хоуп предпочла вырезать из жизни сообщает ей, что сварит в серной кислоте, а затем сразу же собственный голос Хоуп, со словами вроде «маньяк-педофил». Или не совсем так? Но и это уже не важно, потому как страх, тот самый ненавистный страх, пробивает насквозь и прогоняет остатки такого близкого сна.
— Гребанный ублюдок, — Хоуп вообще не любит выражаться, но когда у тебя в голове судорожно мелькают картинки недавней ночи и перед глазами перспектива загрести в тюрьму, начинаешь и не такое забывать. И остается только носиться по квартире из угла в угол, просчитывая варианты и решая о том, стоит ли бежать к брату, в полицию, куда-нибудь ещё или пойти и разобраться лично? На периферии сознания брезжит мысль о том, что возможно это чей-то розыгрыш, а может быть, ей это все снится, но удар коленкой о стул на кухне дает ясно понять о том, что её кошмар не более чем натуральная явь. И придется смириться с этим.
Хоуп берет в руки телефон и с помощью компьютера, пытается понять, куда ей нужно прийти и что предположительно нужно при себе иметь. Адрес по картам отправлял Хоуп в заброшенную психиатрическую клинику, что поражало воображение изысканным подбором места для встречи. Хоуп знала, что однажды она именно там и кончит, но, черт возьми, не так ведь скоро.
Запустив руку в волосы, Хоуп задумчиво погладила кота. Что-то в этой авантюре было не так, что-то попахивало откровенным издевательством, но у неё не было иного выбора. Мало ли кому неизвестный с её номера отправит эту запись? Или позвонит? Или что хуже, выложит её селфи с Колином Фаррелом, которого Хоуп совсем недавно встретила на улице?
— Значит, слушай меня внимательно, — Хоуп уже почти собралась, вышагивая по квартире с рюкзаком, воинственным видом ничуть не уступая пресловутой Хоуп Крофт, расхитительнице психиатрических клиник, — если я не вернусь, то ломись в дверь к миссис Нэн, а ещё лучше, отнесешь эту бумажку Джеку. Он сможет правильно распорядиться моим имуществом, — поняв, что Граф наглым образом её игнорирует, Хоуп махнула рукой и вышла из дома, напоследок помолившись богам старого и нового света. Чтобы хотя бы живой вернулась.
http://sd.uploads.ru/hC9cZ.gifПроехав на автобусе до нужной остановки, с двумя пересадками, Хоуп в последний раз глянула на уходящий транспорт и тяжело вздохнув, перелезла через ограду. Конечно, карты подсказывали, что через пятьсот метров будет центральный вход с большими воротами, но кому нужны простые пути, когда дух охоты и приключений, уже настолько охватили тебя, что ещё пять минут, и ты побежишь с криком «За Азерот!»? По дороге, Хоуп споткнулась о лежащую бесхозную трубу и, недолго думая, прихватила её с собой, мало ли, пригодиться? Может быть, её там поджидает банда мародеров? Или целый взвод десантников? Да мало ли кто её там ждет, вооружен, значит предупрежден.
Хоуп остановилась и осмотрелась — здание напоминало типичную больницу, в которой Хоуп однажды лежала. Несколько этажей, разбитые стекла, вывороченные двери, гуляющий ветер и выжженная трава. Красота, да и только. Хоуп даже пожалела, что не с кем разделить восхитительный пейзаж и поделиться прекрасным. Вот только, когда толкнула одну из тяжелых дверей, ведущих в здание, вся бравада Хоуп уменьшилась до размеров таракана и убежала куда-то под разбитый стеклянный шкаф. В голове сразу возникло огромное количество вариантов, начиная от сюжета ходячих мертвецов и заканчивая тем, что её возьмут в подопытные кролики и будут резать и пытать, но, черт возьми, это же Хоуп. Она не сдастся просто так, тем более, раз уже влипла, то ситуацию надо разрулить, и, желательно, без лишних свидетелей.
В конце коридора Хоуп услышала шум и прижалась к стене, а после того как темная фигура скрылась в проеме, Хоуп решила, что это и есть тот мудак, что стащил её мобильник и без воинственного клича, но с явным намерением показать, кто здесь главный, быстрым шагом направилась туда и ударила трубой. Тяжелой такой ржавой трубой ударила потенциального преступника, но только Хоуп не ожидала, что преступник окажется живучим и прытким. А ещё что у него очень знакомое лицо.
— Я тут живу, — не задумываясь, выпалила Хоуп, косясь на приставленный к горлу нож. Конечно, можно предположить, что Эрик не был рад такой встрече, тем более, наверное, ему было больно. Хотя, откуда Хоуп это знать, её вот никто и никогда не бил со спины трубами. Повезло, наверное.
— Эй-эй, трубу на базу, — ей опять не дают договорить, когда посторонний шум врывается в эту маленькую интимную встречу. Интересно, а почему все именно так? Почему ей везет на проблемы и связи с сомнительными личностями? Может быть, нужно было остаться дома и забить на все такой большой косяк хорошей и отборной травы, раскурить трубку мира и предаться волнам порно-ресурсов? Нет, кажется Хоуп снова свернула не туда.
Через пару пройденных проемов в стенах, которые когда-то были кабинетами или палатами, Хоуп начинает различать шум, доносящийся из хрипящего на стене динамика. Все отчетливее и отчетливее. И вот уже искаженные голоса эхом разносят обрывки разговора:
… это сделал ты, да? … ебанный маньяк… пытался убить меня… я убью тебя… твой труп сварю в серной кислоте…
Хоуп от ужаса прижимает к груди трубу и закрывает ладошками рот.
Хоуп отчетливо слышит посторонние шаги по коридору и понимает, что все её кошмары про ходячих мертвецов начинают сбываться. Хоуп понимает, что тут замешана мафия и их сейчас просто покромсают на салат, как капустные листы. Хоуп толкает Эрика в ближайший кабинет и прижимает к стене за дверью, мысленно восхваляя кого-то сверху, что хотя бы где-то сохранилась дверь. Хоуп чувствует, что её сейчас вывернет наизнанку, но она очень хочет казаться сильной, смелой, гордой и независимой. Хоуп не хочет верить в то, что она сейчас встретит свою смерть.
Шаги замолкают в конце коридора, Хоуп даже здесь слышит, как хрустит под ногами стекло, как скрипит одна из дверей, ведущая на улицу. Хоуп только сейчас понимает, что что-то не так.
Медленно, будто в замедленной съемке, Хоуп оборачивается и смотрит туда, куда последние несколько мгновений смотрел Эрик и не кричит, потому что он благоразумно закрыл ей рот. Приловчился, видно. Уже в который раз.
Посреди комнаты, там, где когда-то должна была быть люстра, висит петля. А под ней лежит груда костей. Покрытая многовековой пылью и вперемешку с крысиным пометом и чем-то ещё, что Хоуп знать не хотела. Очень не хотела. Петля болтается, поддуваемая ветром, из разбитого окна, будто гипнотизирует, а Хоуп уже тридцать третий раз проклинает себя и свой дух идиотизма.
— Да ну его нахер, это телефон, — Хоуп отворачивается и даже не хочет думать о том, что здесь произошло и что здесь было, Хоуп не знает, вывернет её или нет, но надеется на лучшее. Динамик снова оживает, теперь уже совсем близко и продолжает увлекательную беседу лже-Эрика с лже-Хоуп о том, кто маньяк и кто кого убил.
— Да, — Хоуп кивает и следом за Эриком выходит из помещения. Хоуп надеется что это было самым страшным, за её сегодняшний день.

В своей жизни ты боишься почти ничего. Ты взрослая, самостоятельная, смелая. Ты знаешь, что выдержишь все, ты сможешь, ты обязана. Но когда ты сталкиваешься лицом к лицу с проблемами и собственными страхами, ты оказываешься снова и снова безоружна.
Хоуп следовало давно уже бежать. Бежать без оглядки, закрыв голову руками и крича что-то вроде «помогите-спасите-убивают», Хоуп следовало слушаться голоса разума и никак не собственный дух охоты. Хоуп всегда думала, что выходя из дома на улицу, она становится охотником, а оказалось жертвой. Она оказалось под прицелом чьей-то глупой истории, втянута по самое горло. У Хоуп чувствуется петля на шее, а она никак не может устоять на хлипком стульчике под ногами.
— Не будет тебе хорошо, — сдерживая в голосе дрожь и не выдавая собственного страха. Сознание подло подставляет картинки о том, что через минуту из ближайшей двери ломанутся толпы голодных и озверевших зомби или психов, а может быть даже все вместе. У Хоуп кажется сейчас остановится сердце, но блядское пиздострадание, когда человек, абсолютно тебе ненужный и посторонний становится маленьким центром вселенной и ты при всем своем проклятом эгоизме не может уйти и бросить. Ты падаешь на колени рядом, и пытаешься осознать всю катастрофу происходящего, благородно закрывая глаза на то, что невъебенно страдает сосед по несчастью. А ты ведь, такая вся классная и смелая, проходила уже первую медицинскую, готовишься делать, если не непрямой массаж сердца, то хотя бы искусственное дыхание, если все дойдет до своей точки предназначения.
Ты берешь в руки злоебучий шприц и прикидываешь в голове, что с тобой будет, если она так и уйдет, бросив тебя здесь, как какую-то падаль, как мелкую шавку, умирать в канаве. Что с тобой станет, если сейчас она для тебя единственное спасение, проклятый бог, в чьих руках твоя дальнейшая судьба.
А Хоуп берет и спасает тебя, хотя у неё был выбор, наверное. У неё был выбор засунуть куда подальше излюбленное сострадание, которое кто-то принимает за альтруизм, и убежать прочь из злосчастного места, залечь на дно или вовсе вырыть себе могилу.
А она брала и копала себе могилу, стягивая с тебя куртку и сжимая в зубах шприц. Как там было, глубокий вдох и выход, расслабиться и осознать, что больно ты никому не делаешь — ты спасаешь. Гребанная медсестра Хоуп Лэйн, которая однажды не доживет до старости, а кончит в грязной подворотне, перепутав районы и понятия. И у неё уже нет шансов на спасение, она благородно отдает тебе свою фортуну, резинкой зажимая плечо выше сгиба локтя и мягко вгоняя иглу.
Эрик, признайся, в этом есть что-то настолько интимное, что хочется забиться в угол и хранить эту маленькую сцену в сознании.
— Наркоманы всегда плохо кончают, знаешь это?
И бравада в голосе все ещё играет, пока разум борется с сердцем, а накатывающие волны приближающегося кошмара ещё гулко отдаются шумом в груди. Нет, не страшно. Совсем не так страшно, как хотелось бы.
Хоуп прикладывает ко лбу холодные ладони, плюя на все и всех, на грани разумного и элементарную гигиену. Если суждено заразиться чем-то летальным — так она абсолютно не против. Хочешь убить — да пожалуйста.
В шестнадцать лет Хоуп едва не дошла до самоубийства, когда не сумела справиться со своими проблемами, с экзаменами в школе и первой любовью. Тогда её остановила только боль за семью, за родителей. Хоуп знала, что такое боль от потери близкого и любимого человека и не могла, при всем том, как сильно она хотела бросить все и сорваться в пропасть, она не могла покончить жизнь самоубийством. Это было бы подло. Поэтому, Хоуп выбрала жизнь. Жизнь на грани, за пределами разумного. На лезвие ножа.
Ещё одна вспышка, как будто школьница в метро неудачно фоткает своего кумира, пока долбанный наркоман и мечта педофила страдают минуткой философии, собираясь с мыслями о том, стоит ли куда-то бежать или ну это все, и прочь отсюда. Прочь. Прочь. Прочь.
Хоуп понимает, что ещё два шага, и пути у неё назад не будет. Но зачем портить мальчику сюрприз?
С профессиональным мастерством будущей медсестры Хоуп успешно справилась с задачей не дать умереть ближнему. Это было испытанием на прочность, игрой в практику, как хорошо она усвоила первую медицинскую. Как оказалось — почти без ошибок, с надеждой, что в данных условиях не будет заражения крови и развития гангрены и прочего букета, сопутствующих наркоманам.
Хоуп помогает подняться Эрику, что не так просто, все-таки девочка против тяжелой и не самой сознательной туши, это не баловство, а какое-то издевательство. Но выхода нет, снова и снова оказываешься надежной точкой опоры, последней надеждой. Last hope. Игра слов, не более того.
Попытка принять здравое решение рушится моментально, так как здравое решение уходит вместе с восприятием сознания.
Мягкими шагами по битому стеклу и грязному полу куда-то в сторону. В сторону чего? Входа или выхода? Хотя бы куда-нибудь, лишь бы не находиться на одном месте.
Раз.
У тебя перестает биться сердце, или тебе так кажется.
Два.
Ты пытаешься сохранить самообладаение, ты стараешься изо всех сил не показывать ничего.
Три.
То самое, о чем не расскажешь никому. Никогда.
Панические атаки это нечто необъяснимое и странное. Панические атаки это не наигранная игра в кинофильме, это не выдумка и не муляж. Паническая атака это животный страх, который сковывает тебя абсолютно и полностью. Маленькая смерть разума. Ты стоишь посреди коридора, не понимая что, где, когда и зачем. Ты просто боишься. Ты боишься до ужаса, но не можешь с этим ничего поделать. Блядские панические атаки это не выдумка девочек-подростков. Это психика сломленного человека, это условия, когда здравый смысл тонет под тоннами рухнувшей воды. Паническая атака это когда ты не можешь вдохнуть, не можешь ничего понять.
Чувство беспомощности, озноб, потрясение, и снова страх, который заполняет все тело. Все твое блядское маленькое тело, которым ты не дорожишь.
Хоуп — однажды ты не сможешь со всем этим справиться. Однажды и тебе наступит конец.
Ты приходишь в сознание, будто проснувшись от кошмарного сна. Ты приходишь в сознание в том самом месте, где такие же, как ты, теряют всякую надежду на будущее. У них должна быть ты, а у тебя никого нет, Хоуп. Совсем. Никого. Нет.
— Все хорошо, слышишь, все хорошо.
Ты пытаешься его убедить в том, во что не веришь сама. Ты просто обязана убедить его в том, что это не более чем минутный ступор, с кем не бывает. Что никто не умер, что все, блять, хорошо.
— Успокойся, — скорее себе, чем ему, — все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, успокойся.
Ты веришь в сказку, когда босиком до Небраски, когда как заведенная повторяешь одно и то же, будто заевшая пластинка, снова и снова как старую мантру «Всё хорошо».
— Этот коридор когда-нибудь кончится, и перед нами станет выбор — лестница наверх или вниз? Я бы выбрала сразу вниз, там наверняка ждут полчища голодных зомби, которые уже натравлены на меня. Я не говорила, что я боюсь зомби? — это лучше, чем сидеть в углу комнаты и, прижав колени к груди раскачиваться под одну и ту же фразу, — А ещё автобусов. И динозавров. Почему меня не покидает чувство, что за этой дверью меня ждут динозавры-зомби в гигантском автобусе?
Хоуп нервно смеется, но не дергает дверь за ручку, потому что и без этого страшно. Страшно, до ужаса. До дрожи в суставах. Страшно до той степени, когда она понимает — следующей жизни уже не будет, а мягкая и приятная бессонница станет её верной спутницей на ближайшие пару-тройку дней.
— Я не доверяю лестницам и коридорам. И вообще, я хочу домой. Можно мне домой, пожалуйста?
Конечно же, нет, никто никогда не вернется домой. Или хотя бы, не вернется прежним. Почему-то с опозданием в несколько секунд приходится крикнуть шаблонную фразу «Эрик, нет», прежде чем осознать, что путь в Ад оказывается куда более скорым, чем могло тебе показаться. И все уже не такое страшное, когда жужжащий звук рядом с тобой постепенно загорается огоньками, а ты, вместо того, чтобы истошно вопить как припадочная, веришь в старых и новых богов.
— Только на меня на упади, пожалуйста, — включая фонарик на телефоне и осматриваясь в помещении, где разные фотографии разных людей оказываются связанными красными нитками, а жужжащий звук на полу, это ни что иное, как твой старый мобильный телефон с пропущенным входящим. И вздрагиваешь, когда он оказывается рядом, с ещё одним фонариком на перевес и серьезным настроем кого-нибудь убить. Почему бы собственно и нет, хоть кто-то в этой жизни заслужил право на отдых?
— Я ничего не трогала, оно само здесь оказалось, — в духе авантюризма, забывая о разбитых коленках и локтях, прохаживаясь мимо фотографий на стенке и странного вида рисунках, — ой, а что это за симпатичная девочка с тобой на фотографии. Ой, это же я.
И все-таки, как жаль что труба потерялась этажом выше. Когда тебе страшно, лучше всегда при себе иметь хотя бы какое-то орудие, будь то топор или труба. Но труба в руках женщины это особо опасное оружие. Ещё и выстрелить может.

Философия о том, что делать со всем и куда бежать, ускользает. Как и адекватное восприятие мира. Кажется, будто Хоуп не тот жанр выбрала, будто её жизнь должна быть фарсом, легкой комедией, бредом, но только не фильмом ужасов. Семь кругов ада, кажутся, в сравнении с одним будним днем из жизни Хоуп Лэйн, детской разминкой. Минуткой физкультуры.
Вот только история с преследованиями, зомби и прочими неприятностями уже выходит за рамки разумного, когда среди нескольких разных снимкой, Хоуп видит и те, которые тщательно скрывает в воспоминаниях. Те самые фотографии, которые бережно хранятся, как нечто лично-интимное, только принадлежащее ей на праве собственности. И злость большими волнами плавно закатывает, от чего хочется сжать в руках чье-нибудь горло и решить дело с концом.
Зачем это нужно? Кому это нужно?
Те самые вопросы, на которые не находятся ответы, не смотря на то, что они так нужны. Кажется, весь смысл бытия заключен в этих ответах, но их нет.
— Эрик, стой! — он выскользнет из рук, в попытке остановить того мудака, что треплет нервы вам обоим уже не первый день. Но может быть хотя бы последний? Но только попытка оказывается пыткой, и ты стоишь рядом, прижимая к груди рюкзак, набитый чем-то ненужным, но важным, где на дне покоится старый телефон, в котором ты постеснялась просмотреть фотографии и прочитать новое входящее. Десерт оставляют на потом, когда не несешь никакой ответственности и ничего не боишься. Но взглядом все равно блуждаешь по территории, будто в надежде ещё что-то найти, найти зацепку для того, чтобы распутать клубок неприятностей, прочно оплетший вас двоих.
— Пересечение Двадцать пятой и Линкольна, — поглаживая по волосам Эрика. С каким-то равнодушным спокойствием, что теперь уже все далеко позади. Что теперь бояться нечего, что сейчас ты выйдешь на пересечении двух улиц, зайдешь в продуктовый магазин, возьмешь апельсиновый сок и пачку печенья и проведешь остаток вечера в компании Алисы, которую обязательно вызвонишь. 
Мир перестал крутиться в круговороте, перестали мысли путаться и метаться, как испуганная стая птиц. Наконец-то трезвое осознание того, что это маленькое безумие было ничем иным, как способом запугать и показать, что над вами у кого-то есть власть.
Хоуп скашивает глаза, на дремлющего парня, задавая себе вопросы — как он оказался там? Почему? Зачем? Откуда знал? Но он молчит, по его тихому дыханию можно судить о том, что сон его застал в самое подходящее время, а будить его было бы жестоко. Хоуп хмурится, вспоминая о том, как ему было плохо, как яркий пример вреда наркотиков сидел перед ней и молил о ещё немного. Эхо слов о том, что наркоманы плохо кончают, все ещё раздается, когда она вздрагивает от того, что водитель спрашивает, что с парнем.
— Устал, вот и уснул. Тяжелый был день, — улыбается, проводя ладонью по лицу и убирая одной рукой волосы на бок. Водитель ещё долго что-то говорил, спрашивал, что они там делали, родственники ли они, чем занимаются, и на все это Хоуп отвечала как автоответчик, читая содержание заметок на своем старом телефоне и листая фотографии, где она и Эрик сидят в машине полиции, где она и Эрик (а сомнений в этом нет) размытыми пятнами бегут по крытой парковке, где Эрик выходит из номера после 11 утра.
Сейчас он не казался психом, как было в первую, вторую, десятую встречу. Нет, сейчас он не вызывал страха. Только сочувствие. Сочувствие в том, что ему плохо было, что он потерял для себя кого-то близкого, а ещё, что все это почему-то случилось из-за неё. Укол эгоизма расстроил Хоуп, но не настолько, чтобы пустить слезу и броситься под машину. Скорее, все это привело к тому, что уложила его удобнее, продолжая гладить по волосам, как что-то спокойное или успокаивающее. Расслабляющее и убаюкивающее, одновременно. Он ведь ни в чем не виноват. Не виноват, уже понимает это, и становится грустно, от того, что думала на него и вешала убийство. Не виноват, а вот она — конечно.
— Что-то случилось? — когда машина неожиданно останавливается у дороги. Водитель пожимает плечами и выходит, а Хоуп убирает телефон в рюкзак, стараясь не разбудить Эрика. Даже можно сказать, завидует, что его так быстро выключило, ей-то сон не светит ещё ближайшие дней пять. И все проблемы лишь в том, что слишком впечатлительная, слишком внимательная, слишком глупая. Стук к окно, и жест, мол, выйди помоги.
Аккуратно выходит, не хлопая дверью, Хоуп подходит к капоту и с видом всезнайки спрашивает, в чем тут беда. И вместо ответа ты получаешь удар под дых, и оказываешься застигнутой врасплох, когда чужая ладонь зажимает рот, а вторая рука хватает за грудь и не давая шанса вырваться, упорно тащит прочь от дороги. И шаткий мир в сознании снова летит крахом, когда твои мысли разбегаются в ужасе, а ты от шока, только пытаешься прокусить чужую ладонь. Рот наполняет металлический привкус крови и хриплый голос в самою душу шепчет, что так будет больнее. Сопротивляться не нужно. А ты не готова к такому, у тебя снова неудачная попытка к первому сексу, а Адам находится в другом штате и не ворвется в комнату, да и комнаты нет.
Ты продолжаешь дергаться, и вырываешься, слыша треск куртки. Сплевываешь на землю, выслушивая брань в свой след и бежишь просто прочь, забыв о том, как надо дышать. Выскакиваешь на проезжую часть, не глядя по сторонам, даже забыв об элементарном самосохранении, и пытаешься забиться куда-нибудь в самый темный угол земли,  нашаривая взглядом только островки зелени и складские помещения. А ты ведь в детстве умела проходить лабиринты, так почему бы не сыграть тебе и сейчас, вытирая губы рукавом разорванной куртки.
Сейчас все что нужно, это забиться в ванную и смыть с себя эту мерзость. Ты ведь только кажешься смелой, всякий раз в неподходящий момент оказываешься маленькой напуганной девочкой. Как ты там любишь шутить, мечта педофила? Вот Хоуп, вот твоя мечта, за ближайшим поворотом, тяжело дышит. Говорит тебе о том, что все равно тебя найдет. И что никто тебе не поможет.
И что всё закончится относительно быстро, если перестать играть в прятки. А у тебя уже душа ушла в пятки, и ты прижимаешь к груди руки, надеешься слиться со стеной или найти что-нибудь получше. Ты снова перебегаешь в другой проход между складами, пытаясь найти хотя бы кого-нибудь, но боишься звать на помощь, это сдаст тебя с потрохами, а там и от нахлынувшего страха и вовсе потеряла голос и забыла о том, как говорить.
Но все внезапно замолкает, когда сталкиваешься лицом к лицу с Эриком: — Пойдем отсюда, пойдем, пожалуйста. И всем своим весом пытаешься остановить его, увести отсюда прочь. Сбежать от очередного кошмара.
http://s1.uploads.ru/1WLjb.gif— Эрик не надо, пойдем, пожалуйста, — тянуть его за куртку, боясь того, чем может это закончиться. Боясь того, что сделает наркоман, получивший свою дозу наркотика. Боясь того, на что пойдут люди ради каких-то дебильных игр в жизнь. Хоуп не понимала этого. Не понимала и отказывалась понимать. Это все казалось наигранным фильмом, где им почему-то достались роли двух идиотов, которые никак не научатся избегать проблем. Как в детских мультиках, когда играет напряженная музыка и за дверью слышатся какие-то подозрительные звуки, они все равно туда заходят, думая, что это очередной выход, а оказывается все тупиком.
— Стой, стой, пожалуйста, стой, — оттащить его все-таки от поверженного недотаксиста, — успокойся, не надо, он будет очередной проблемой. Тебе ведь не нужны лишние проблемы, — пытаться поймать рассеянный взгляд, а после обнять, — все хорошо. Спасибо. Все хорошо.
Это кажется фразой дня, когда по несколько раз её произносит каждый. И все действительно кажется хорошо, если не считать внеочередных проблем. Это карма. Это все сука-карма, не более того. Либо пора уже давно обратиться к гадалке, проверить себя на наличие порчи и сглазов, которые действуют как-то неправильно. Следует лишать денег, учебы, работы, любви. А вместо этого подстава на подставе, да ещё и какие-то неприятные моменты вроде смертей в радиусе пятнадцати метров. Абсолютный бред, но куда деваться. Пренебречь, вальсируем.
— Иди ты к черту, — забирая рюкзак с заднего сидения и громко хлопая дверью. Истерики и крики, все что остается. И гордой походкой вдоль дороги, сжимая кулаки и кусая губы, уже скорее по привычке, чем от злости и обиды. И все, что думала пятнадцать минут назад, оказывается никому ненужным мусором и фарсом, — на всю голову поехавший, — оборачиваясь и поднимая обе руки в жесте “Fuck u Eric Barton. Fuck u!”.
А что?