Философия о том, что делать со всем и куда бежать, ускользает. Как и адекватное восприятие мира. Кажется, будто Хоуп не тот жанр выбрала, будто её жизнь должна быть фарсом, легкой комедией, бредом, но только не фильмом ужасов. Семь кругов ада, кажутся, в сравнении с одним будним днем из жизни Хоуп Лэйн, детской разминкой. Минуткой физкультуры.
Вот только история с преследованиями, зомби и прочими неприятностями уже выходит за рамки разумного, когда среди нескольких разных снимкой, Хоуп видит и те, которые тщательно скрывает в воспоминаниях. Те самые фотографии, которые бережно хранятся, как нечто лично-интимное, только принадлежащее ей на праве собственности. И злость большими волнами плавно закатывает, от чего хочется сжать в руках чье-нибудь горло и решить дело с концом.
Зачем это нужно? Кому это нужно?
Те самые вопросы, на которые не находятся ответы, не смотря на то, что они так нужны. Кажется, весь смысл бытия заключен в этих ответах, но их нет.
— Эрик, стой! — он выскользнет из рук, в попытке остановить того мудака, что треплет нервы вам обоим уже не первый день. Но может быть хотя бы последний? Но только попытка оказывается пыткой, и ты стоишь рядом, прижимая к груди рюкзак, набитый чем-то ненужным, но важным, где на дне покоится старый телефон, в котором ты постеснялась просмотреть фотографии и прочитать новое входящее. Десерт оставляют на потом, когда не несешь никакой ответственности и ничего не боишься. Но взглядом все равно блуждаешь по территории, будто в надежде ещё что-то найти, найти зацепку для того, чтобы распутать клубок неприятностей, прочно оплетший вас двоих.
— Пересечение Двадцать пятой и Линкольна, — поглаживая по волосам Эрика. С каким-то равнодушным спокойствием, что теперь уже все далеко позади. Что теперь бояться нечего, что сейчас ты выйдешь на пересечении двух улиц, зайдешь в продуктовый магазин, возьмешь апельсиновый сок и пачку печенья и проведешь остаток вечера в компании Алисы, которую обязательно вызвонишь. 
Мир перестал крутиться в круговороте, перестали мысли путаться и метаться, как испуганная стая птиц. Наконец-то трезвое осознание того, что это маленькое безумие было ничем иным, как способом запугать и показать, что над вами у кого-то есть власть.
Хоуп скашивает глаза, на дремлющего парня, задавая себе вопросы — как он оказался там? Почему? Зачем? Откуда знал? Но он молчит, по его тихому дыханию можно судить о том, что сон его застал в самое подходящее время, а будить его было бы жестоко. Хоуп хмурится, вспоминая о том, как ему было плохо, как яркий пример вреда наркотиков сидел перед ней и молил о ещё немного. Эхо слов о том, что наркоманы плохо кончают, все ещё раздается, когда она вздрагивает от того, что водитель спрашивает, что с парнем.
— Устал, вот и уснул. Тяжелый был день, — улыбается, проводя ладонью по лицу и убирая одной рукой волосы на бок. Водитель ещё долго что-то говорил, спрашивал, что они там делали, родственники ли они, чем занимаются, и на все это Хоуп отвечала как автоответчик, читая содержание заметок на своем старом телефоне и листая фотографии, где она и Эрик сидят в машине полиции, где она и Эрик (а сомнений в этом нет) размытыми пятнами бегут по крытой парковке, где Эрик выходит из номера после 11 утра.
Сейчас он не казался психом, как было в первую, вторую, десятую встречу. Нет, сейчас он не вызывал страха. Только сочувствие. Сочувствие в том, что ему плохо было, что он потерял для себя кого-то близкого, а ещё, что все это почему-то случилось из-за неё. Укол эгоизма расстроил Хоуп, но не настолько, чтобы пустить слезу и броситься под машину. Скорее, все это привело к тому, что уложила его удобнее, продолжая гладить по волосам, как что-то спокойное или успокаивающее. Расслабляющее и убаюкивающее, одновременно. Он ведь ни в чем не виноват. Не виноват, уже понимает это, и становится грустно, от того, что думала на него и вешала убийство. Не виноват, а вот она — конечно.
— Что-то случилось? — когда машина неожиданно останавливается у дороги. Водитель пожимает плечами и выходит, а Хоуп убирает телефон в рюкзак, стараясь не разбудить Эрика. Даже можно сказать, завидует, что его так быстро выключило, ей-то сон не светит ещё ближайшие дней пять. И все проблемы лишь в том, что слишком впечатлительная, слишком внимательная, слишком глупая. Стук к окно, и жест, мол, выйди помоги.
Аккуратно выходит, не хлопая дверью, Хоуп подходит к капоту и с видом всезнайки спрашивает, в чем тут беда. И вместо ответа ты получаешь удар под дых, и оказываешься застигнутой врасплох, когда чужая ладонь зажимает рот, а вторая рука хватает за грудь и не давая шанса вырваться, упорно тащит прочь от дороги. И шаткий мир в сознании снова летит крахом, когда твои мысли разбегаются в ужасе, а ты от шока, только пытаешься прокусить чужую ладонь. Рот наполняет металлический привкус крови и хриплый голос в самою душу шепчет, что так будет больнее. Сопротивляться не нужно. А ты не готова к такому, у тебя снова неудачная попытка к первому сексу, а Адам находится в другом штате и не ворвется в комнату, да и комнаты нет.
Ты продолжаешь дергаться, и вырываешься, слыша треск куртки. Сплевываешь на землю, выслушивая брань в свой след и бежишь просто прочь, забыв о том, как надо дышать. Выскакиваешь на проезжую часть, не глядя по сторонам, даже забыв об элементарном самосохранении, и пытаешься забиться куда-нибудь в самый темный угол земли,  нашаривая взглядом только островки зелени и складские помещения. А ты ведь в детстве умела проходить лабиринты, так почему бы не сыграть тебе и сейчас, вытирая губы рукавом разорванной куртки.
Сейчас все что нужно, это забиться в ванную и смыть с себя эту мерзость. Ты ведь только кажешься смелой, всякий раз в неподходящий момент оказываешься маленькой напуганной девочкой. Как ты там любишь шутить, мечта педофила? Вот Хоуп, вот твоя мечта, за ближайшим поворотом, тяжело дышит. Говорит тебе о том, что все равно тебя найдет. И что никто тебе не поможет.
И что всё закончится относительно быстро, если перестать играть в прятки. А у тебя уже душа ушла в пятки, и ты прижимаешь к груди руки, надеешься слиться со стеной или найти что-нибудь получше. Ты снова перебегаешь в другой проход между складами, пытаясь найти хотя бы кого-нибудь, но боишься звать на помощь, это сдаст тебя с потрохами, а там и от нахлынувшего страха и вовсе потеряла голос и забыла о том, как говорить.
Но все внезапно замолкает, когда сталкиваешься лицом к лицу с Эриком: — Пойдем отсюда, пойдем, пожалуйста. И всем своим весом пытаешься остановить его, увести отсюда прочь. Сбежать от очередного кошмара.
-- Эрик не надо, пойдем, пожалуйста, — тянуть его за куртку, боясь того, чем может это закончиться. Боясь того, что сделает наркоман, получивший свою дозу наркотика. Боясь того, на что пойдут люди ради каких-то дебильных игр в жизнь. Хоуп не понимала этого. Не понимала и отказывалась понимать. Это все казалось наигранным фильмом, где им почему-то достались роли двух идиотов, которые никак не научатся избегать проблем. Как в детских мультиках, когда играет напряженная музыка и за дверью слышатся какие-то подозрительные звуки, они все равно туда заходят, думая, что это очередной выход, а оказывается все тупиком.
— Стой, стой, пожалуйста, стой, — оттащить его все-таки от поверженного недотаксиста, — успокойся, не надо, он будет очередной проблемой. Тебе ведь не нужны лишние проблемы, — пытаться поймать рассеянный взгляд, а после обнять, — все хорошо. Спасибо. Все хорошо.
Это кажется фразой дня, когда по несколько раз её произносит каждый. И все действительно кажется хорошо, если не считать внеочередных проблем. Это карма. Это все сука-карма, не более того. Либо пора уже давно обратиться к гадалке, проверить себя на наличие порчи и сглазов, которые действуют как-то неправильно. Следует лишать денег, учебы, работы, любви. А вместо этого подстава на подставе, да ещё и какие-то неприятные моменты вроде смертей в радиусе пятнадцати метров. Абсолютный бред, но куда деваться. Пренебречь, вальсируем.
— Иди ты к черту, — забирая рюкзак с заднего сидения и громко хлопая дверью. Истерики и крики, все что остается. И гордой походкой вдоль дороги, сжимая кулаки и кусая губы, уже скорее по привычке, чем от злости и обиды. И все, что думала пятнадцать минут назад, оказывается никому ненужным мусором и фарсом, — на всю голову поехавший, — оборачиваясь и поднимая обе руки в жесте “Fuck u Eric Barton. Fuck u!”.
А что?